Рафаэль Арамян - Неоседланные лошади [Сборник рассказов]
— Люблю, хотя бы и по карте.
Женщина улыбается мне, и вдруг я замечаю, что она хороша, удивительно хороша собой, а я некрасив, и, наверное, именно потому она улыбается мне: ведь мне никогда и в голову не придет, что я понравился ей, нет, не придет, хотя я и не перестаю удивляться, почему это женщины придают такое большое значение мужской внешности.
— Дядя, а вы знаете, что я уже путешествовал по всему миру, побывал во всех городах и всюду у меня есть друзья.
— Знаю, — говорю я и вспоминаю детство. В школе я любил рассказывать о странах и городах, вычитанных из книг, а товарищи говорили мне: сочиняешь. Я возвращался домой и плакал от обиды, тут же решая ничего не рассказывать, но на следующий день все начиналось сначала. Но случилось так, что один мой одноклассник стал капитаном дальнего плавания, другой — научным работником, третий — директором, а я — шофером. И теперь при встрече они как-то снисходительно улыбаются и говорят: «Ну, как живешь, фантазер? Недавно собрались старой компанией, вспоминали тебя». «Вспоминали, — повторяю я про себя, — конечно, пригласить не подумали, только вспоминали».
— Я был во всех этих городах, — снова говорит мальчик, водя пальцем по карте, — да, был, у меня там друзья, и они ждут меня к себе.
— Он прочел все книги о путешествиях, — говорит его мать, записывая в толстую гостиничную книгу мою фамилию и номер паспорта. — Вы еще не женаты? — удивляется женщина и поднимает глаза. Наши взгляды встречаются. Я любуюсь ее миндалевидными серыми глазами и не отвечаю ни слова, словно онемел, а она, вместо того чтобы рассердиться, опускает ресницы под моим пристальным взглядом.
«Вот тебе на, оказывается, ты все-таки можешь кому-то нравиться», — думаю я. Я сказал — кому-то, но чувствую, что сказал неправду, потому что это первый случай, когда женщина, не сердясь, опускает глаза под моим взглядом. Да, первый случай.
— Наверное, вы много путешествуете и потому не успели жениться, — вдруг говорит мальчик, — все путешественники поздно женятся, — добавляет он с видом знатока.
И я ничего не говорю о том, что никогда не выезжал за пределы своей маленькой Армении, не женился потому, что не нравился женщинам. Я молчу, ведь ребенок думает, что я бывалый путешественник, а мать его опустила глаза…
Вечером, нагрузив машину, я останавливаю ее во дворе гостиницы и поднимаюсь наверх. Я сейчас здесь единственный постоялец, и в моем распоряжении лучший номер, но я не вхожу в комнату, сажусь в вестибюле в кресло и принимаюсь ждать: сам не знаю, кого я жду, сына или мать, которая с кем-то разговаривает во дворе. Входит мальчик. Впервые я внимательно смотрю на него и вдруг замечаю, что глаза у мальчика удивительно большие, и от этого кажется, что на лице, кроме глаз, ничего нет. Мальчик здоровается со мной, садится рядом и тут же спрашивает:
— А на острове Таити вы были?
Я на мгновение задумываюсь и в свою очередь спрашиваю:
— А что?
— Ничего, — говорит мальчик, — там растут замечательные бананы.
Я никогда не ел бананов, но от удовольствия качаю головой и говорю:
— Очень сладкие бананы.
— А искателей жемчуга в Персидском заливе встречали?
Я снова задумываюсь: что же мне отвечать?
— Нет, не встречал. Был вечер, и искатели жемчуга уже разошлись по домам.
— Жалко, — говорит мальчик.
По его серым глазам я вижу, что он обдумывает новый вопрос. Спешу опередить его и начинаю рассказывать, как очевидец, о странах, которых не видел, об Африке, об охоте на львов и диких буйволов. Рассказываю о маленьких копьях пигмеев и леопардах, пронзенных ими насмерть, а он улыбается и говорит:
— Сейчас уже не охотятся с копьями, ведь есть винтовки.
Сбитый с толку, я умолкаю, а мальчик достает из кармана свою измятую карту, расстилает ее на столе и снова склоняется над желтой Африкой.
— В Африке сейчас невыносимая жара, — говорит он, — здесь у подножья Килиманджаро пасутся стада антилоп.
Мальчик не мигая смотрит на Африку. И мне чудится, что я вижу стада диких антилоп, зебр, страусов, мчащихся по равнинам Африки, слышу глухое рычание львов, жуткое завывание шакалов и гиен. Склонившись над картой, мы уже блуждаем по джунглям, идем слоновьей тропой, а впереди нас, размахивая своими маленькими копьями, бегут пигмеи.
— Выпьете с нами чаю? Столовая уже закрыта.
Я поднимаю голову от карты, дежурная гостиницы стоит рядом с нами. Ее миндалевидные серые глаза мягко улыбаются, и наши взгляды снова встречаются. Она опускает голову. «Какой я дурак, — не всегда о людях судят по внешности», — заключаю я мысленно.
— С удовольствием, — сразу соглашаюсь я и прибавляю: — Если вы позволите, я возьму мальчика с собой в город и через несколько дней привезу обратно.
— Все так говорят, но никто не берет.
— Возьму, обязательно возьму, — уверяю я.
Мальчик от радости поспешно складывает карту, умещая весь мир в кармане, и выбегает из комнаты. Утром мы уезжаем: это его первое путешествие. Мы вместе ездим по городу, бродим по улицам, и я думаю: скоро мы вернемся назад, и, если мать его снова улыбнется мне и потупит свои миндалевидные серые глаза, тогда мы, я и этот маленький мальчик, поедем путешествовать, увидим незнакомые города, новых людей и вернемся домой, где нас будет ждать мать мальчика. Мальчик достанет из кармана карту, и мы расскажем ей об удивительных странах, об острове Таити, искателях жемчуга в Персидском заливе, антилопах и львах в дебрях Африки. Расскажем и примемся мечтать о новых путешествиях, а она приготовит нам чай, душистый, свежий чай.
Перевела Е. Алексанян
Рассказы, написанные на полях
Когда я был маленьким, я не умел переносить слова и часто заходил за линию полей. Сперва заходили только буквы, потом слоги, а учительница говорила:
— Поля в тетрадках сделаны для того, чтобы я на них красным карандашом отмечала твои ошибки.
Но у меня все-таки заходили за поля сперва только буквы, потом слоги, а потом и целые слова, и я сам не заметил, как мало-помалу стал писать на полях тетрадок рассказы.
Взрослые хитрее. Поля они оставляют перед началом строк, я же так и не научился оставлять поля ни справа, ни слева от строчек и вот что написал там, где полагалось быть полям:
МорковкаСтояла осень. По нашей улице шел ослик. Через его спину был перекинут пестрый хурджин, из которого высовывались оранжевые и красные морковки, похожие на язычки огня.
Мальчик, увидев ослика, хурджин и морковку, похожую на язычки огня, радостно крикнул:
— Папа, смотри, сколько морковок в карманах у ослика!
Стояла осень. По нашей улице шел ослик. Отец невольно сунул руку в карман, но ничего там не нашел. Он задумался, а потом сказал:
— Ну и что же? Мало ли что лежит в чужих карманах!
НожиВ каждом доме среди разных ножей оказывается один, который режет лучше других, хотя от частого употребления лезвие его бывает стертым, а ручка чаще всего сломанной.
Такой ножик был и у нас. Мама посылала за ним:
— Ну-ка, принеси тот нож: этот не чистит картошку.
Отец просил:
— Принеси-ка тот нож: надо поточить карандаш.
Брат говорил:
— Найди-ка тот нож…
А я думал: «Если бы этот нож был моим, я бы всех победил!»
Старый острый нож жил на кухне, тогда как другие ножи хранились в комнате, в шкафу. И хотя они были тупы и ничего не умели резать, по праздникам они все-таки оказывались вместе с ладонями гостей на столе, обменивались ломтями, звонко беседовали с вилками и самодовольно сияли, явно считая, что мир померк бы без их блеска. А тот — старый — оставался на кухне, забытый всеми.
Но однажды во время праздничного ужина мама сказала мне:
— Пойди принеси тот нож.
Я поискал, но на кухне ножа не оказалось. Я заглянул под стол, но и в немытых тарелках, стоявших там, его тоже не было.
— Нож пропал, — сказал я маме.
— Поищи хорошенько, обязательно найдется. Куда он мог деться?
Я снова поискал.
А ножик и в самом деле исчез. Да и почему бы ему было не исчезнуть? Он трудился и уставал больше всех, но никогда не оказывался на столе вместе с руками гостей. Тупым, но блестящим ножам оказывали почет и уважение, а острый нож встречался со своими собратьями только после ужина, когда их, грязных и замасленных, приносили помыть и снова натереть до блеска. Они весело шумели среди немытых тарелок и насмехались над острым ножиком: «Смотрите, какой у него зазубренный край. И ручка сломана…» Глупый смех тупых ножей, должно быть, огорчал и печалил моего любимца. Я был уверен, что старый ножик обиделся и ушел от нас, и сказал об этом маме. Мама засмеялась и сказала:
— Этого не может быть. Как мог уйти нож?
Сейчас, когда мне уже много лет и я твердо знаю, что ножи обижаться не могут, я почему-то верю, что моя детская догадка была правильна.
